|
А относительно [высшего] ума возникают некоторые вопросы. Он представляется наиболее божественным из всего являющегося нам, но каким образом он таков, на этот вопрос ответить трудно. В самом деле, если он ничего не мыслит, а подобен спящему, то в чем его достоинство? Если же он мыслит, но это зависит от чего-то другого (ибо тогда то, что составляет его сущность, было бы не мыслью, а способностью [мыслить]), то он не лучшая сущность: ведь ценность придает ему мышление. Далее, будет ли составлять его сущность ум или само мышление, что же именно мыслит он? Либо сам себя, либо что-то другое; и если что-то другое, то или всегда одно и то же, или разное. Так вот, есть ли здесь разница или это все равно, мыслить ли прекрасное или все что угодно? Не нелепо ли мыслить некоторые вещи? Таким образом, ясно, что ум мыслит самое божественное и самое достойное и не подвержен изменениям, ибо изменение его было бы изменением к худшему, и это уже некоторое движение. – Итак, во-первых, если ум есть не деятельность мышления, а способность к ней, то, естественно, непрерывность мышления была бы для него затруднительна. Во-вторых, ясно, что существовало бы нечто другое, более достойное, нежели ум, а именно постигаемое мыслью. Ибо и мышление и мысль присущи и тому, кто мыслит наихудшее. Так что если этого надо избегать (ведь иные вещи лучше не видеть, нежели видеть), то мысль не была бы наилучшим. Следовательно, ум мыслит сам себя, если только он превосходнейшее и мышление его есть мышление о мышлении. Однако совершенно очевидно, что знание, чувственное восприятие, мнение и размышление всегда направлены на другое, а на себя лишь мимоходом. И если, наконец, мыслить и быть мыслимым не одно и то же, то на основании чего из них уму присуще благо? Ведь быть мыслью и быть постигаемым мыслью не одно и то же. Но не есть ли в некоторых случаях само знание предмет [знания]: в знании о творчестве предмет – сущность, взятая без материи, и суть бытия, в знании умозрительном – определение и мышление. Поскольку, следовательно, постигаемое мыслью и ум не отличны друг от друга у того, что не имеет материи, то они будут одно и то же, и мысль будет составлять одно с постигаемым мыслью.
|
Что же касается Высшего Ума, то здесь возникают некоторые вопросы. Высший Ум представляется наиболее божественным из всего, что нам является, но за счет чего он таков, на этот вопрос ответить трудно. В самом деле, если Высший Ум ничего не мыслит, а подобен спящему, то в чем его достоинство и за что мы его называем Высшим? Если же он мыслит, но высота его мышления зависит не от его сущности, а от того объекта, который он мыслит, то мы не можем называть Высший Ум лучшей сущностью (ибо тогда его сущностью было бы не наивысшее мышление, а рядовое мышление, которое способно быть выше или ниже в зависимости от уровня предмета мышления). Далее, пусть сущность Высшего Ума представляет из себя ум или само мышление, но, что же именно он мыслит? Здесь два варианта: либо Высший Ум мыслит сам себя, либо что-то другое; и если он мыслит что-то другое, то здесь опять два варианта – или он мыслит всегда одно и то же, или разное. Так вот, принципиально ли Высшему Уму мыслить именно прекрасное, или ему все равно, что мыслить – хоть прекрасное, хоть всё, что угодно? Не следует ли здесь заранее предположить, что такому Уму мыслить некоторые вещи было бы нелепо? Таким образом, ясно, что этот ум мыслит не всё подряд, а только самое божественное и самое достойное, и ясно, что этот ум не подвержен изменениям, ибо он есть высший, а изменение от уровня высшего было бы изменением только к уровню более низкому, и это уже некоторое движение. – Итак, во-первых, если допустить, что Высший Ум есть не как таковая деятельность мышления, а только способность к ней под воздействием стороннего предмета, то, естественно, непрерывность мышления была бы для него затруднительной, поскольку были бы переходы от предмета к предмету, перемены и паузы, и тогда в этих переменах его сущность падала бы ниже, а в паузах исчезала бы совсем. Во-вторых, ясно, что, будь Высший Ум не высшей деятельностью мышления, а лишь способностью к ней, существовало бы нечто другое, более достойное, нежели сам Высший Ум, а именно – постигаемое мыслью. Ибо и мышление, и мысль присущи не только Высшему Уму, но и тому, кто мыслит даже наихудшее. Любое мышление представляет из себя то, что оно мыслит, поэтому Высшему Уму, чтобы оставаться Высшим Умом, следует избегать мыслить что-то низкое (ведь иные вещи в этом положении лучше не видеть, нежели видеть), иначе мысль Высшего Ума не была бы наилучшей сущностью, когда мыслила бы всё, что ниже своего уровня, а ниже уровня Высшего Ума – всё, что есть не он сам. Следовательно, в соответствии с тем, что любая мысль есть то, что она мыслит, Высший Ум, все-таки, мыслит сам себя, если, конечно, мы исходим из того, что именно Высший Ум есть нечто превосходнейшее в мире. И тогда, если он мыслит сам себя, а сам он есть не что иное, как мышление, то и мышление его есть мышление о мышлении. Однако здесь есть загвоздка, ибо совершенно очевидно, что в обычной практике любое знание, чувственное восприятие, мнение и размышление всегда направлены на что-то другое, на что-то внешнее себе, а на себя мысль устремляется лишь мимоходом. И, если даже из практики мыслительного процесса видно, что мыслить что-то и быть самому мыслимым – это не одно и то же, то наше утверждение, что Высший Ум мыслит самого себя – сомнительно. Ведь быть мыслью и быть постигаемым мыслью не одно и то же, а ум, который мыслит сам себя – получается, одно и то же. Но зададим себе вопрос – не является ли в некоторых случаях само знание предметом собственного знания, т.е., если не принимать во внимание физическую науку, где познаются материальные объекты, а обратиться ко всем остальным наукам, где объекты знания порождены творческой мыслью человека, то, разве не является в этих науках знание не чем иным, как знанием о некоторой мысли, т.е. мыслью о мысли, ибо в науках, не касающихся физических объектов, всё их содержание есть чистая мысль теоретиков: поэтому в знании о каком-либо искусстве, например, о стихах или о каких-либо полезных навыках и т.д., мы видим, что предметом знания является некая сущность, взятая без материи, т.е. нечто из области мысли, и мы видим, что в умозрительном знании предмет знания и некая суть бытия – это всегда не вещественный предмет, а какое-то теоретическое определение, т.е. вообще само мышление. И тогда, если мы знаем области интеллектуального знания, где постигаемое мыслью и сам ум не отличимы друг от друга по своей природе, то получается, что, когда мысль составляет одно с тем, что она постигает – это нормально, и это, собственно, именно то, что происходит в нашем случае с Высшим Умом.
|
