Аристотель «Метафизика» (выборочные места) 32
|
Если же одинаково можно утверждать то, относительно чего имеется отрицание, то опять-таки либо необходимо говорят правильно, когда разделяют утверждение и отрицание (например, когда утверждают, что нечто бело и, наоборот, что оно не бело), либо не говорят правильно. И если не говорят правильно, когда их разделяют, то в этом случае ни то ни другое не высказывается, и тогда ничего не существует (но как могло бы говорить или ходить то, чего нет?); кроме того, все было бы тогда одним [и тем же], как сказано уже раньше, и одним и тем же были бы и человек, и бог, и триера, и противоречащее им (в самом деле, если противоречащее одно другому будет одинаково высказываться о каждом, то одно ничем не будет отличаться от другого, ибо если бы оно отличалось, то это отличие было бы истинным [для него] и присуще лишь ему). Но точно такой же вывод получается, если можно высказываться правильно, когда разделяют утверждение и отрицание; и, кроме того, получается, что все говорят и правду и неправду, и, кто это утверждает, сам должен признать, что он говорит неправду. В то же время очевидно, что в споре с ним речь идет ни о чем: ведь он не говорит ничего [определенного]. Действительно, он не говорит да или нет, а говорит и да и нет и снова отрицает и то и другое, говоря, что это не так и не этак, ибо иначе уже имелось бы что-то определенное. Далее, если в случае истинности утверждения ложно отрицание, а в случае истинности отрицания ложно утверждение, то не может быть правильным, если вместе утверждается и отрицается одно и то же. Но может быть, скажут, что мы этим утверждаем то, что с самого начала подлежало доказательству (to keimenon).
|
Если, все таки допускать какую-то ситуацию, когда одинаково допустимо и утверждение и отрицание, то это может быть правильно только и только тогда, когда они разнесены по времени (например, нечто теперь белое, а теперь, наоборот, не белое). А если отрицание и утверждение не разделяются по времени, то на самом деле здесь ничего и не утверждается и не отрицается, и, следовательно, вообще ничего не высказывается, и то, о чем говорят, не существует, так как его просто нет ни в одном из высказываний – ни в утвердительном, ни в отрицательном (и как же могло бы, скажем, говорить или ходить что-то такое, чего нет?); кроме того, в этой мешанине неопределенностей всё было бы одним и тем же, ибо было бы и этим, и не этим, как мы раньше говорили, и притом одним и тем же были бы не только человек, Бог и гребная лодка, но и всё противоречащее им (в самом деле, если бы два каких-либо противоречащих друг другу свойства могли бы описывать любую вещь с одинаковой правомерностью, то ничто в мире не отличалось бы друг от друга, так как если что-то отличается от остального, то у него это происходит за счет свойств, которые принадлежат только ему). Но, кстати, точно такой же вывод получается и тогда, когда допускают одновременное утверждение и отрицание; и вообще получается, что, допуская одновременное утверждение и отрицание, допускают и то, что в этом случае все говорят и правду и неправду, и кто это утверждает, тот сам должен признать, что он вот прямо сейчас сказал неправду. В то же время, понятно, что в споре с таким человеком речь будет идти ни о чем – ведь он не говорит ничего определенного. Действительно, он не говорит «да» или «нет», а говорит «и да, и нет», и тут же снова отрицает и то и другое, говоря, что это «не так и не этак», ибо иначе уже имелось бы что-то определенное и ему хоть о чем-то, пусть неопределенном, но пришлось бы однозначно сказать «да» или «нет». Поэтому, если мы признаём истинность утверждения, то, соответственно, должны признать неистинность отрицания, и, наоборот, если мы объявили истинным отрицание, то утверждение должны признать ложью, и вообще, если нас интересует истина, а не просто болтовня, то мы не можем считать правильным, когда вместе отрицается и утверждается одно и то же. Хотя, конечно, нас здесь методологически могут упрекнуть в том, что, когда мы вот так заранее ограничиваем приемы спора установкой на то, чтобы в аргументах приводилось нечто, соответствующее истине, то подобными ограничениями мы уже положительно решаем тот вопрос, который изначально должны были только доказать – что ничто истинное не может быть и этим и не этим в одно и то же время.
|
|
Далее, пусть все сколько угодно обстоит «так и [вместе с тем] не так», все же «большее» или «меньшее» имеется в природе вещей; в самом деле, мы не можем одинаково назвать четными число «два» и число «три», и не в одинаковой мере заблуждается тот, кто принимает четыре за пять, и тот, кто принимает его за тысячу. А если они заблуждаются неодинаково, то ясно, что один заблуждается меньше, и, следовательно, он больше прав. Если же большая степень ближе, то должно существовать нечто истинное, к чему более близко то, что более истинно. И если даже этого нет, то уж во всяком случае имеется нечто более достоверное и более истинное, и мы, можно считать, избавлены от крайнего учения, мешающего что-либо определить с помощью размышления.
|
Далее, даже если согласиться с тем, что всё в мире обстоит сразу «и так и не так», то, всё равно, в природе вещей мы явно видим, что кое-что бывает не только определенно «так» или определенно «не так», но и «в большей мере так» или «в меньшей мере так». Например, мы не можем одинаково назвать четными число «два» и число «три», потому что число «два» в любом случае выглядит в большей мере четным, чем число «три». И не в одинаковой мере заблуждается тот, кто путает число «четыре» с числом «пять», по сравнению с тем, кто путает число «четыре» с числом «тысяча». А если они заблуждаются неодинаково, то ясно, что один заблуждается меньше, и, следовательно, он больше прав. Если же тот, кто больше прав, прав именно потому, что он ближе к истине, то, следовательно, нечто истинное, все-таки, существует, если уж более истинным мы называем то, что к нему ближе. И даже если бы самого истинного не существовало вообще, то наличие самих градаций близости к истине все равно избавляло бы нас от мотивов признания этого крайнего учение о возможности одновременного утверждения и отрицания одного и того же, ибо вся польза от него состоит только лишь в том, что оно отнимает у нашего мышления возможность и право что-либо определять однозначным и понятным образом.
|
  |
