|
Исходя из этого за единственную причину можно было бы признать так называемую материальную причину. Но по мере продвижения их в этом направлении сама суть дела указала им путь и заставила их искать дальше. Действительно, пусть всякое возникновение и уничтожение непременно исходит из чего-то одного или из большего числа начал, но почему это происходит и что причина этого? Ведь как бы то ни было, не сам же субстрат вызывает собственную перемену; я разумею, что, например, не дерево и не медь – причина изменения самих себя, и не дерево делает ложе, и не медь – изваяние, а нечто другое есть причина изменения. А искать эту причину – значит искать некое иное начало, [а именно], как мы бы сказали, то, откуда начало движения. Так вот, те, кто с самого начала взялся за подобное исследование и заявил, что субстрат один, не испытывали никакого недовольства собой, но во всяком случае некоторые из тех, кто признавал один субстрат, как бы под давлением этого исследования объявляли единое неподвижным, как и всю природу, не только в отношении возникновения и уничтожения (это древнее учение, и все с ним соглашались), но и в отношении всякого другого рода изменения; и этим их мнение отличается от других. Таким образом, из тех, кто провозглашал мировое целое единым, никому не удалось усмотреть указанную причину, разве что Пармениду, да и ему постольку, поскольку он полагает не только одну, но в некотором смысле две причины. Те же, кто признает множество причин, скорее могут об этом говорить, например те, кто признает началами теплое и холодное или огонь и землю: они рассматривают огонь как обладающий двигательной природой, а воду, землю и тому подобное – как противоположное ему.
|
Обобщая все эти концепции, за единственную причину можно было бы признать так называемую материальную причину. Однако сами авторы этих концепций, углубляясь в их собственный смысл, приходили к необходимости искать что-то еще дальше. Действительно, пусть всякое возникновение и уничтожение непременно исходит из какого-то одного материального начала или из большего их числа, но почему это вообще происходит, и что причина этого? Ведь, как бы то ни было, но не сам же субстрат вызывает собственную перемену; лично мне, например, кажется, что не дерево и не медь сами являются причиной тех перемен, которые с ними происходят – не дерево само из себя выстругивает ложе, и не медь сама из себя льет изваяние, ибо для всего этого существуют другие причины. А искать эти «другие» причины – означает сразу же предположить некое совсем не материальное начало, а именно то, откуда в материю пришло движение, ибо всё, что из материи возникает, возникает под действием внешнего ей движения. Как решали этот вопрос те, кто занимался исследованием начал? Если брать большинство философов, признающих наличие в мире только лишь материального субстрата, то они не испытывали никакого недовольства собою, чтобы забивать голову подобными мелочами, однако некоторые из них, как бы под давлением логики собственного исследования, вынуждены были что-то сказать по поводу источника движения материи, и они это сделали – просто объявили, что истинное бытие должно быть единым и неподвижным (потому что ничего, ведь, кроме истинного бытия, нет, и, следовательно, всё, что есть – это одно единое истинное бытие, а если истинное бытие одно, то ему просто негде больше двигаться – нет ничего иного, в чем бы оно могло двигаться, и поэтому истинное бытие – неподвижно, и любое движение – вранье), и, следовательно, вся природа, если она кажется вам подвижной – есть иллюзия не только в части возникновения и уничтожения материального субстрата (это поняли еще древние, и с ними никто не спорил), но и в отношении любого возможного изменения вообще по следующему принципу – то, что движется, то не едино, и, следовательно, не истинно, и, следовательно, никакого движения нет; сняв вот так легко вопрос о начале движения материального субстрата, они решили, что чем-то отличаются от тех, кто об этом движении подумать вообще забыл, и почили на лаврах. Таким образом, из тех, кто провозглашал мировое целое единым, никто не смог найти причину начала движения, разве что Парменид, да и то постольку, поскольку у него есть в некотором смысле две причины начала движения: теплое и холодное. И в самом деле, претендовать на то, чтобы указать начало движения, скорее мог бы тот, кто признавал в качестве начал не одну, а множество причин, например, тот, кто началами признает, скажем, теплое и холодное, или огонь и землю: потому что у них огонь обладает какой-то собственной двигательной силой и может стать началом движения вовне себя; а вода, земля и тому подобные элементы выступают у них противоположными огню, т.е. они пассивны, но получают от активного огня движение и отсюда, дескать, в мире есть движение.
|
