Главная

Архивы Поребирной Палаты


«Легенда об укосах. Часть V.»

Итак, мы остановились на том, что, как пишет Болонд, «и распались фигуры погибших, превратились в песок, и шагнул я ногою вперед, чтоб идти на пороги богов Консумона…». Проследим, что было дальше.

...Но, лишь коснулся подошвой песка, как тут же с треском нещадным истлела вся почва, открывая повсюду черный базальтовый грунт, на котором играли, змеясь и стреляя, непрестанные всполохи пламени.
Я коснулся подошвой огня, но был базальтовый путь не шершав, как обычно, а был как поверхность стекла – холоден, ровен до гладкости.
Тут увидел я тучу черного тона над головой, где всполохи нижних огней отражались зловеще, и ждал я, что тело моё превратится теперь в изваяние камня.
Застыл я в преддверье закамененья, натянут стал, как лук, и напуган, но, вдруг, ощутил, что слишком долго приписываю страхи своим ожиданьям – было тело по-прежнему живо, сильно и мягко, и был я не камень. И тогда я шагнул, и пошел.
И услышал от бархата женского голос, ужаснувшийся в грусти: «Что наделал ты, Толош, что ты, Толош, наделал! Жизнь тебя не простит!».
И ответствовал я: «Болондом звать меня, а не Толошем!».
И услышал от бархата женского голос: «Дурачок, кто же спорит с тобой, что ты Болонд?.. Что ж ты, Толош, наделал, что наделал ты, Толош…».
Впереди я увидел свеченье, что вменяло мне выбор пути. И, чем ближе я подходил, тем отчетливей глаз наблюдал мой, что в пределах свеченья играет фигура с необъятным размахом, с раскладом нечеловечьим всех сочленений и с образом смутным на лике своем. Подошедши, поддался я зову упасть на колени и выставить руки вперед, будто в знаке моленья или смиренья.
Осознал я, что вот он – порог, за которым жилище богов Консумона…
И услышал от бархата женского голос: «Вынь голову из плеч, Болонд, раз уж ты дошел сюда. Подними взор свой и встреться с судьбою».
Подняв взор, я увидел огромный лик на полнеба, в коем, как чудилось, было смешенье нескольких образов в неразличимости их отдельностей.
Вдруг, черты лика двинулись и стали распадаться на три образа, снова соединяться, и снова распадаться. И видел я, что один лик божества суров, другой азартен, а третий спокоен. И вели они речь обо мне.
Тот, кто суров, узнавались во мне слова от него, как бы усталые были они. А тот, что был горяч и азартен, как бы шелестом шли слова от него, а тот, кто спокоен – от слов его было мне звонко и чисто в душе. Так я их различал по речам, исходившим от лика подвижного.
«Почему еще жив он?» – раздался вопрос азартного бога.
«Ты и сам это знаешь» – устало промолвил Суровый – «Ведь моим-нашим законом я-мы признаем верховенство Любви в этом созданном мире. Первый он, кто пришел от Любви, а не в поисках лучшего, или жизни иной, и теперь по законам по нашим-твоим он неприкасаем для обычного здесь наказанья. Потому-то и жив».
«Скажи, что с ним делать теперь?» – расстелились опять по округе слова в нетерпении явном.
«Спрошу-спросим его» – был усталый ответ от Сурового бога.
«Что ты в Пустоши ищешь, что ты в Пустошь пришел?» – ободрил меня чистым вопросом Спокойный. – «Чем не мил тебе мир, что мы-я для людей создавали?».
И услышал от бархата женского голос с насмешкой: «Говори, дурачок, всё как есть, ибо ты богов все равно не обманешь».
И ответствовал я: «Превратили укосы любовь мою в тень, ибо Чилла моя есть не боле, чем тень под ногою моею, только контур, который доступен лишь взгляду, но не полная сущность её и не плоть. И я тоже лишь тень для неё. Разве в мире не первое благо любить не какую-то тень, а любить человека, что рядом с тобою? Так, низведите прочь укосы, дайте людям свободу быть рядом!».
«А я-мы говорил, что вот это случится, что любовь превозможет границы укосов» – засыпая, как будто, так устало промолвил Суровый.
«Не хотят пострадать от Любви, ну так, пусть и восстраждут во всём остальном… Надо дать им всю меру страданий от мира, где не будет укосов» – как бы, сникнувши ликом, тяжким шелестом, как бы себе, прошептал из себя не азартно второй.
«Так и быть, возвращайся» – молвив звонко и чисто Спокойный – «Как вернешься, не будет укосов. В этом право того, кто умеет любить».
Но раздался от бархата женского голос, словно сталью отлитый: «Пусть не доставит Болонду никакой пользы устранение укосов. Мое условие – лишь после смерти Болонда пусть сокрушатся укосы. Пусть его нынешняя жизнь не заместится никакой другой. Да будет так!».
И ответствовал дерзко я бархату женского голоса: «Тогда, не вернусь я из Пустоши! Не расположен я жить в тех в укосах, и не вернусь я туда никогда!».
Но услышал от бархата женского голос насмешливый: «Дурачок, что за мрачность тебя одолела? Иди, завершай, что ты начал… Заверши на горе Ут-Халал…».
И, мгновенье потом оказался я, вдруг, в границах укоса родного, и направился к дому, отводивши рукою всех бегущих ко мне, говоря сверх голов: «Испестрялись мечты мои неясно, но вняли им боги Консумона, и, теперь, после смерти моей, не будет больше укосов, а всё будет одно нераздельное. Как только умру я, так сразу же всё станет так. Узнаете об этом скоро. Всё сами увидите. Ждите. А сейчас – оставьте меня, мне надо сделать мое главное дело».

Что случилось на горе Ут-Халал, мы уже знаем из начала этой истории. Окончание читаем ниже.

Главная
Карта сайта
Кликов: 2937719


При использовании материалов
данного ресурса ссылка на
Официальный сайт обязательна.
Все права защищены.


Карта сайта