Главная

Архивы Поребирной Палаты


«Легенда об укосах. Часть IV.»
Вот как описывает Болонд свои приключения в Пустоши:

Как только преступил я порог Пустоши, так сразу же настигло меня общее ослепление тела, ибо не только глаза мои перестали видеть, но и кожа ничуть не внимала предметам. И касаемо слуха всё то же случилось – тихо было в ушах, будто не было мира вокруг никакого.
И стало сознанье моё не сообразным понятностям, в нем всё теснилось искаженным, глухим и одутлым. И рванулось внутри у меня на разлад всё мое естество от того, что владел в голове у меня страх, говоря, что не стало меня самого, что везде пустота, и что сам я теперь – пустота.
Лишь одна моя прежняя цель удержала меня тогда от безумья – я хотел так же сильно, чтобы в Пустошь войти, а потом перейти из нее в укос Изголовий Небесных, где живет моя Чилла. Через Пустошь хотел я попасть к ней туда.
И поэтому я продолжал продвигаться вслепую вперед, хоть тревожно мне было – а, вдруг, я уже обернулся спиною, и, не иду ли назад я в укос свой родной? Или – не сбился ли я с направленья, которое взял на укос Изголовий Небесных, где живет моя Чилла? Такие тревоги меня угнетали в тот страшный момент.
Но очень сильно питала надежда меня, что попаду я, все-таки, взятым путем в укос Изголовий Небесных, где живет моя Чилла.
И поэтому, ни на что не притязая, лишь шел я и шел, пока не услышал от бархата женского голос какой-то с насмешкой:
«Вот, видишь, ослепло всё тело твоё, и нет для тебя никакого мира, кроме того, что внутри тебя. А всё, что внутри тебя – тот же самый мир, который ты хотел покинуть. Но если несешь ты его за собою горбом, то разве покинул ты то, что покинул? Ты вообще – где?».
И смеялась потом после этих вопросов.
И, услышавши эти слова, я повлекся за смыслами их и получил сильное влияние от вопроса – где я?
И, хотя проникало всё в меня как чрез вату, я в какой-то момент произвел внутри себя осмысление, и получилось так, что я нигде, потому что я сломался в своем естестве на осколки и стал непреодолимо разделен.
То во мне, что в Пустошь ушло ради Чиллы, оказалось нигде, потому что ничего не видело, не слышало, не ощущало и было наполнено старым миром. А то, что было во мне старым миром, было тоже нигде, потому на самом деле я был уже в Пустоши. И меня разорвало мое разделенье.
Сокрушило это мой дух, ибо время мое разделилось на два пребыванья нигде.
Я не мог ни в одном из времен получить себе выбор. Потому что, если бы я отказался от Пустоши, то оказался бы в старом мире, из которого Чилла гнала меня в Пустошь искать к ней дорогу.
Так я оказался нигде.
Я попробовал, было, звать самого себя – но было внутри меня все неразличимо так же, как и снаружи меня! Как будто Пустошь вошла в меня и опустошила…
Но потом я не согласился на этом, и помирил разделение свое тем, что сумел отыскать в себе то, что со мною везде обретало – во всех тех безвременьях, куда провалился я, было, себя утерявши! Я сыскал в себе то, что меня съединило из разных частей!
Оно было общим для всех осколков Болонда, и это было – боль! Потому что по боли своей я себя узнавал на ухабах пустого скитания в любой из отпавших частей, потому что по боли своей я себя находил и по боли своей отличал в пустоте пустоты наступившей все отпавшие части себя…
Ибо, если одна есть великая боль у всех разделенных частей – то, как же можно считать это всё разделенным?!
И когда съединился я в боли своей, то обрел я и время своё – время Болонда!
И когда съединился я с болью своею, то обрел я великую силу сознанья! Стало резко, вдруг, в мыслях моих, когда боль ухватил я себе в обретение времени!
Стал я, вдруг, снова видеть глазами, и заслышали уши опять мои звуки от чуждой округи, восприяла щека ветерка полуденного жар, и подошвы мои ощутили, неведомый ранее, камень дорог.
А дороги меня направляли уклонами к водным преградам. Много раз погружался я в волны каверзных рек и нырял поперек их студеных течений. С каждым новым таким погруженьем всё редела во мне вата сознанья, а в конце стали мысли мои сильно ясны, стали мысли мои досконально чисты. Стало резко отчетливо в мыслях моих и шел я прямым путем на укос Изголовий Небесных.
Но услышал от бархата женского голос с насмешкой: «Ох, дурачок, еще не знаешь ты, как может быть резко в мыслях твоих… Оглянись! У каждого из них тоже было своё собственное время».
Оглянувшись, как сказано было мне, я пришел в шаткое состояние духа, потому что узрел нечто страшное. Узрел, что стою на границе пустынного камня, за которым начинались пески, а в тех песках громоздились всякие глыбы странного глянца, которые, когда приглядеться, получалось, что каждая из них прежде была человеком.
И видно было, что здесь, на границе камня и песка, каждый человек когда-то мучительно превратился в каждый камень, что виден вокруг.
И услышал от бархата женского голос с насмешкой:
«Вот, смотри, это те, кто в Пустошь пришли, как и ты. И у каждого было время своё. Ты, видишь ли, женщину в камне, которая руки простерла к тебе? Это бросала она своего ребенка назад из песков, чтоб остался тот жить, когда в камень она превращалась. Растащили тело младенца голодные дикие звери. Так и ты, выбирай – или в Пустошь продолжишь идти на пороги богов Консумона, и тогда превратишься в такой же унылый гранит, или здесь оставайся на расправу ревущему зверю, ибо нет у тебя никакого другого пути. Ну, так что – теперь резко стало в мыслях твоих?».
И смеялась потом после этих слов.
Отвечал я бархата женского голосу прямо из сердца, что билось во мне на разрыв: «Я смеюсь тебе прямо в лицо, если есть где-то лик у тебя, там, где ты обитаешь! Что ты знаешь про время моё?! Что ты знаешь про истину боли моей?! Что ты знаешь об имени боли моей?!».
И затем я зверино вскричал в небеса имя боли своей, воскричал время Болонда, воскричал разумение тайны своей, сотрясая тем криком пустыню от края до края, разрушая тем криком решительно всё, что ни есть!
Имя боли моей было – «Чилла!».
И временем Болонда было оно же, и разумение тайны моей этим словом опять выражалось, и оно всё вокруг искрошило, что в пустынной земле из камней громоздилось! Будто молотом било повсюду от крика вокруг по каменьям, потому что от вопля груди изболевшей воздух стал чрезвычайно упруг и ударом своим он разваливал всё.
Все истрескалось в крошево… Всё, будто глина сухая, а не камень-гранит…
И распались фигуры погибших, превратились в песок, и шагнул я ногою вперед, чтобы идти на пороги богов Консумона…

- На сегодня всё. Нет времени обрабатывать эту тягомотину. Эти древние цивилизации совершенно не умели писать сжато и понятно. Да, и Болонд – явно не писатель. Тихий ужас. Работы много. Но, раз начали, то закончим. Но чуть попозже.

Главная
Карта сайта
Кликов: 2937818


При использовании материалов
данного ресурса ссылка на
Официальный сайт обязательна.
Все права защищены.


Карта сайта